«Хотя бы высплюсь».
* * *
Я очнулась на тахте. Под переносицей взрывался льдом нашатырь, в боку кололо. Было еще какое-то странное ощущение, но сознание возвращалось толчками, мысли путались, а плечи еще помнили, как меня поднимали, несли.
Мир был серым в красную прожилку. А потом пришло сияние.
— Рей, детка, скажи, что ты видишь свет.
А, да. Я выдохнула, ощутив новый удар боли в боку, и зрачок заработал как надо.
— Вижу, доктор Акаги.
— И что ты меня простила.
— Я вас простила.
Сейчас речь пойдет о футболке с надписью «Не курить», а я тем временем припомню, что курение убивает, и в моем случае это не гипербола. Уже пятая ошибка доктора, и три раза до того я успевала выйти из никотинового облака.
— Аянами?
Еще одно лицо. Это он перенес меня на тахту, поняла я. Я откуда-то знала, что Икари-кун чуть не уронил меня от волнения, а пока Акаги колола мне антигистамины, он почти отгрыз себе большой палец.
— Икари.
— Вы… С вами?..
— Я в порядке.
Мне удалось сесть — хотя и не без помощи стены. Медкабинет светился своим странным светом — точно каждый белый предмет здесь был источником теплого сияния. Акаги убирала в корзину шприц, ампулы и комки ваты — тоже светящиеся, — и в глаза мне старалась не смотреть. А в паре метров от меня по-прежнему спала маленькая Кэт Новак.
— Надо найти слепок Ангела, — сказала я вслух, глядя на девочку. У нее тонкие губы, и она удивительно тихо спит.
— Обязательно, — оживилась доктор. — И ознакомить медиумов с профилем АТ-поля.
— Я готова.
Тишина получилась громкая и хрупкая.
— Рей, деточка… — растерянно сказала Акаги. — Ты уверена, что можешь?..
Я прислушалась к себе: могу, конечно. Могу, хотя и многовато «но». Ответный взгляд у Акаги получился мягким, но изучающим. И она не хуже, чем я понимала, что действовать надо быстро.
Хотя бы потому, что девочка проспит еще только час или два. Акаги кивнула, и я взрезала те два шага, что отделяли меня от ученицы.
Дрожащие веки Кэт были бабочками. Их ритм вколачивался в мой мозг, и там, где болезнь выжрала себе гнездо, что-то шевельнулось. Что-то любопытное и жадное. Я вздохнула, вбирая последний глоток воздуха этого мира — и очнулась на полу.
Снова пол.
Снова боль в груди.
Проклятая сигарета.
— Рей, смотри на меня! Смотри сюда! — пульсировал голос. — Не отвлекайся, просто смотри!
Какой-то блестящий предмет, какая-то рука. Белая манжета халата. Внутри все воет, обернутое в боль-боль-боль. Боль выкручивает суставы, боль ломится во все уголки тела, ее трясет, как… Как.
Моя EVA мстит мне за неудовлетворенное любопытство.
— Дайте мне обезболивающего.
Резь в груди — та, что сорвала вход в личность Кэт, — это ерунда. Это безделица: я слишком привыкла к боли. Но на грани двух «я» я становлюсь капризной неженкой: меня все отвлекает, все раздражает, все уводит в сторону.
Это неприятно. Особенно ответная реакция обманутой опухоли.
— Подождите, доктор Акаги.
Икари-кун прекратил жевать губу и отлип от стены.
«Он не пытался мне помочь, когда я упала». Почему? И почему я об этом думаю?
— Что конкретно надо… Сделать? — спросил он. Его взгляд застыл где-то между мной и Акаги. Взгляд впился в пустоту.
— Надо найти в ее личности отпечаток АТ-поля Ангела.
— Как?
— Проникнуть в ее личность, разумеется.
— Как Ангел?
— В некотором роде.
Словно шуршала-скрипела сухая галька. Икари-младший и Акаги обменивались репликами, которые много значили для них обоих. Доктору он не понравился.
«Как Ангел», — вдруг поняла я. Икари-кун видел, как я изменяюсь, подходя к Кэт. Он видел — и даже не понял, что я упала: для него во всем мире осталось только откровение.
— Икари, проводник — не Ангел.
В глазах Синдзи стоял туман. Туман человека, который на примерах разучивал параграфы «Специальных процедур». И потому вдогонку словам я отправила взгляд. «Мы слабее, чем они, — пыталась сказать я. — Мы никогда не станем сверхлюдьми. Ты же помнишь, что EVA — это болезнь? Помнишь, Икари-кун?».
Я много чего пыталась сказать, а он просто кивнул, и я поняла, что зря старалась.
— Что именно я должен сделать?
— Ты помнишь, как убил Ангела? — спросила доктор Акаги.
Он замер, а потом коротко мотнул головой.
— Ладно, несущественно. Тогда просто подойди к ней и смотри, пока не почувствуешь… — Акаги запнулась. — Ну, в общем, тебе будет понятно. А что именно ты чувствуешь, ты потом прочитаешь в «СПС».
— Я не понял, но пусть будет так, — глухо сказал Икари-кун и посмотрел на меня. — Что мне там искать?
— Цвет. Яркий синий цвет — это след Ангела.
— Значит, я сделаю то, о чем потом прочитаю, — спокойно сказал Икари-кун, — окажусь неизвестно где, и мне там придется искать синий цвет. Верно?
— Поиронизируешь потом, — скрипнула Акаги. — Быстрее, если не хочешь оказаться в просыпающейся вселенной.
Я пыталась представить этот набор слов со стороны, и получалось все плохо. Для меня это были образы — яркие, пережитые уже образы, полные ощущений.
Например, синий цвет — это когда анфилада серых комнат заканчивается пронзительным осенним небом. Когда ты всем естеством чувствуешь, что это конец, что это след чужого, такой же явный, как отпечатки обуви у разбитого окна, как отпечаток пальца в пятне крови. Икари, тебе повезло. Тебе не надо пробиваться сквозь синеву, чтобы найти оставившего этот след, найти цепь между поглощенным человеком и пробуждающимся нечеловеком. Не в этот раз. Сегодня хватит просто запомнить цвет — его переливы, оттенки, образные рисунки.
Персонапрессивный удар — это когда ты ввинчиваешь себя под веко другого, когда стена чужого разума бросается тебе навстречу. Разум торопится создать бездну ассоциаций, чтобы передать тебе непонятное: струи песка, колонны упругого дыма, всплески пламени… А ты идешь сквозь это все, и все тяжелее давит в голове EVA — ключ и наездник, защита и погонщик.
Пробуждающаяся вселенная — это когда ты застреваешь между шестеренками чужой сущности. Личность идет пластами, рушится и ломается, строится заново. Там водовороты и целые течения из острых игл. Там самый настоящий ужас, в сравнении с которым убить ребенка — это сущая безделица.
Это — мои образы, и они никак не помогут Икари-куну.
Когда я открыла глаза, над спящей Кэт остался только призрак — только информационная оболочка. Дым и пепел, сохраняющие общие очертания Икари Синдзи.
— Терпеть не могу это зрелище, — вздохнула Акаги, вертя в руках сигарету. Она виновато посмотрела на меня и спрятала белую палочку в карман.
Комната гудела. Приборы, упрятанные в стены, считали напряженность полей в медкабинете, и я чувствовала, как подрагивают пальцы главы научного отдела: женщина предвкушала небольшой сольный этюд на клавиатуре своего терминала.
Гул и свечение медкабинета, колеблющееся марево в форме человека и доктор Акаги, которой хочется курить и курить нельзя — все это было нереально. Методический семинар — реально. Звонок — реально. То, что завтра мне входить в класс, — тоже. И запах столовой, и сломанный сливной бачок в доме, и несданный отчет.
А это все — нет.
— Редкостный засранец этот директорский сынок.
— Он меня заменил.
— Да-а? — протянула Акаги, явно думая о чем-то своем.
— Уже второй раз.
В кармане халата Акаги пискнул наладонник.
— Что, прости? — отозвалась женщина почти минуту спустя. — Тут, понимаешь, какие-то интересные данные, я пойду…
Я покачала головой. Моей реакции не требовалось: Акаги уже шла к себе, на ходу выдергивая из кармана магнитный ключ. Ключ за что-то там зацепился.
— Доктор Акаги, — окликнула я.
— М?
Рассеянный взгляд человека, который уже мыслями где-то далеко. Знакомый взгляд. Ей не понравился Икари-кун, но пока он был здесь, доктор была совсем другой. Ну, а сейчас — сейчас здесь я и только я.
